Город был довольно странным и непривычным для Диомеда. Три тысячи лет назад мир был совсем другим, не тем, который они видели сейчас, да и не нужны были в этом времени герои войны. Той войны, которая была так давно, что уже стала легендой для всех остальных
- Знаешь, что меня напрягает, браток? Я все думаю, что вот возьму, поверну не туда и тут оп – увижу знакомую рожу! Нет, не друга или приятного товарища, а какую-нибудь троянскую псину! Или ещё что похуже. В общем, ты понимаешь, - шел, широко размахивая руками, царь Аргосский. В данном случае в качестве собеседника и благородного слушателя выступал никто иной, как царь Итаки Одиссей. – От таких мыслей у меня даже настроение портиться. Хотя, знаешь, это ни с чем несравнимый опыт. Посмотреть на… на вот всё это. Не думал, что увижу нечто подобное.
В городе, в котором они находились, было не так тепло, как в доброй Древней Греции. И вполне естественно черная кожанка, джинсы и платок на шее сейчас смотрелись на теле героя троянской войны куда органичнее и практичнее. Пускай в толстых армейских сапогах было не так удобно, как в сандалиях, но привыкнуть можно было. Да и ощущение ткани на ступнях в виде черных носков было приятным. Хотя в сандалиях и штанах это было таким себе зрелищем.
Диомед знал, что у него такие свободные часочки выдаются редко, но, всё же, умело находил время, чтобы их занять, порой даже весьма бесполезными вещами.

Пылкие слова Диомеда в адрес тех, кого он готов убить, только продолжали веселить Одиссея. Сын Лаэрта знал, что царь Аргоса сделает все, чтобы его слова стали явью, а поднимало настроение внуку Автолика лишь то, какими оборотами пользовался Диомед, чтобы его речь звучала как можно жестче и правдоподобнее.
Каждый из данайцев был готов убить Гектора по тем или иным причинам. Сам же Одиссей не мог презирать сына Приама за его поступки, его скорее восхищало, каким смелым и сильным был герой Трои – главный защитник стен своего города. Любимец Афины даже не относил к Гектору побочного сына могучего властителя Илиона, посмевшего убить любимого друга Лаэртова сына. Но единственное, что не мог отрицать Одиссей, так это то, что как бы его не восхищали ратные подвиги мужа Андромахи, он и сам не оставил бы жизнь храбрейшему Приамову сыну.
Однако в отличие от Диомеда, внук Завса никогда не жил битвой: множество сражений оказывались за спиной хитроумного любимца совоокой Афины, почти все из них были выиграны, но Одиссей никогда не окунался с головой в ту агонию, что охватывала многих героев во время битвы.
- Ты все еще держишь обиду на могучего вождя Агамемнона? – поинтересовался Улисс, хотя сам уже знал ответ. – Царю Менелаю же неведом страх: как высоко и стойко он держал щит, когда я оказался оставлен на поле боя среди троянских мужей!

И Одиссей продолжил бы, упуская одну из битв, в которой раненный стрелою в ногу Диомед поспешил сесть на колесницу и покинуть сражение, но присутствие другого Слуги отвлекло его от разговора и воспоминаний.
Лаэртов сын только открыл рот, чтобы должным образом ответить незваному гостю, как царь Аргоса, воспользовавшись вовсе не радушным приветствием, ответил с пылким негодованием и злобой. Одиссей лишь вздохнул.
«Поэтому говорю обычно я…»
- Если бы ты так действовал, когда мы были вынуждены проникнуть в Трою, то на нас не осталось бы и живого места, как бы не любила нас прекрасная Афина и как бы не ждали нас с вестями вожди Агамемнон и Менелай, - не затягивая с паузой, внук Зевса обратился к своему другу, призывая его тем самым быть менее агрессивным, особенно если дело касается других Слуг. Теперь взгляд Одиссея был направлен на гостя, приветствие которого вынудило Диомеда отреагировать подобным образом.
Надменный вид Слуги, его своеобразное общение и, наконец, внешний вид – все это дало Одиссею понять, что гость перед ним вовсе не из ремесленников, обладающих силой любви к своему искусству и инструменту для рук умелого мастера. Работящих и знающих свое дело людей Лаэртов сын, к слову, весьма уважал. Но вот тот, кто предстал перед греческими героями являлся полной противоположностью. Это говорило Одиссею, что руки его никогда не держали рабочий инструмент, взор его был обращен на людей, бывших под его властью, а речи героя вершили судьбы этих самых людей.
- Приветствую тебя, славный правитель древности! – приняв во внимание все наблюдения, наконец, начал внук Автолика. Еще никогда ранее  Одиссей не встречал подобного героя, поэтому не мог сказать наверняка, кем он является и какая страна была под властью этого человека, однако то, что он являлся правителем – в этом Улисс нисколько не сомневался.  – Мы – ахейцы, принадлежим к народу царя Агамемнона, Атреева сына, слава которого была добыта в великих сражениях. Мы не хотели тебя беспокоить и не думали, что воспоминания наши о ратных подвигах принесут тебе столько неудобств.

«А речь держит, точно Полифем» - одна из мыслей, что пронеслась в голове царя Итаки в отношении незнакомого Слуги. Одиссею уже приходилось отвечать на надменные и высокомерные вопросы пусть и не короля, но циклопа, трагедия которого заставила гневаться великого бога морей Посейдона.

Могучий ахейский герой был возмущен. Конечно же, он был возмущен, ибо его тонкий и нежный царских слух уловил, что их, древних царей, назвали животными. А он сам был остер на язык, из-за чего в ход пошли столь нелестные выражения, которыми в приличном обществе здороваются только близкие друзья и конченные ублюдки.
Широко разинутый рот и взгляд, направленные, в сторону царя Итаки, как бы говорили: «ты что, не слышал, что он только что сказал? Не видишь, как он высокомерно говорит? Да что этот перец себе позволяет в этом итт-городе?!» Такой смысл был максимально заложен и выражен в действиях мужчины.
И словно бы в ответ на вызывающее поведение Диомеда, незнакомец игнорировал аргосского царя, но при этом делал его основной жертвой агрессии, направляя на него свой фантазм. Конечно же, в ответ следовало возмущенное «эээ»! Удивленный взгляд царя Аргоса вновь направился в сторону его товарища.

Высокомерные герои во времена правления Одиссея встречались не редко. И если они не были на стороне царя Итаки и, если хуже, - пытались всячески навредить внуку Автолика, то их судьба оказывалась весьма плачевной. Улисс умел мстить свои врагам, но и друзей храбрый супруг Пенелопы также чтил. Каждые из этой категории находились по одну или другую сторону столь же стремительно, как протекала жизнь жертвы, решившего попасться в лапы опытного охотника. Было ли исключение сейчас или нет – это то, что Одиссей не мог сказать наверняка. Все начиналось чем-то похожим и заканчивалось, либо удачно, либо же нет. Для врагов Улисса, конечно же.
- Твоя жизнь полна событий, - сделал слишком простое и очевидное заключение царь Итаки, услышав, насколько разнообразен список убитых этим незнакомым царем. – Тебе есть, что поведать нам и мы, в свою очередь, расскажем тебе о том, кто попадался на нашем пути.

Одиссей косо посмотрел на своего товарища по оружию – славного Диомеда, но тот, похоже, не умерил свой пыл. Царь Итаки закрыл глаза, обдумывая, насколько безрассудным может быть поступок храброго на подвиги Тидеева сына. Когда будучи у стен непреступной Трои правителям приходилось сражаться плечом плечу, каждый из них получал либо выгоду, либо удар, нанесенный меднолатыми троянцами. Могучий воеватель – царь Аргоса весьма искусно орудовал копьем, и вместе с Лаэртовым сыном они не раз оказывались участниками кровопролитных сражений. Диомеду боги послали благоразумие, но, судя по всему, столь же быстро отняли его, когда славный муж и властитель Аргоса показал свою способность дерзостно держать ответ. И усмиритель коней доблестный Тидеев сын доказал это в очередной раз, ответствуя неизвестному правителю древности.
- Не пойми нас неправильно, храбрый муж древности, в битвах закаленный. Мы не бежим от сражений, и храбрость нашу подкрепляет слава царя Агамемнона. Если решишь нас забить, как скот, пойманный мясниками на завтрак, то не надейся нас встретить в бою без отпора, - спокойно отвечал Одиссей, намеренно обращая внимание на себя и на то, что слова его гораздо более важные, чем ответ Диомеда. Однако недовольство могучего царя Аргоса было оправдано: никто, даже дерзостные троянские мужи не разговаривали так с ахейскими воинами, а цари имели свою долю уважения даже в стане врагов: героев всегда чтили за их подвиги. Так, быстроногий Аякс, уступающий в скорости самому Одиссею, при встрече на поле боя с Гектором, был полон желания победить, и уважение к подвигам все еще было живо в голове великого Теламонида. – Но не можем мы стать врагами, когда неизвестны друг другу: на это нет причин ни у тебя, ни в наших желаньях. Вино разрушает сомненья. Быть может, испив благородного вида напиток, все мы решим, как нам стоит поступить друг с другом.

Улисс продолжил, открыто обращаясь к могучему Диомеду.
- Я понимаю тебя и причины твои, доблестный мой друг. Но не забудем же мы ни воинской доблести, ни созданного богами гостеприимства, коему учили нас матери, оберегаемые Герой. Усмири свое недовольство и подумай: есть ли причина мешать столь прекрасному времени, что накрыло нас своим ласковым светом? – размеренная речь Одиссея разливалась по округе. Лаэртов поймал себя на мысли, что ему слишком часто приходилось взывать к человеческому благоразумию.

Как говорили древние ахейцы, Афина даровала Одиссею хитрость и мудрость, а Диомеду – доблесть и храбрость. Конечно, и то, и то было в избранниках Афины, но всё же вышеперечисленные черты были в этих двоих выражены для каждого ярче всего.
Больше всего на свете Диомед хотел пырнуть копьем наглого светловолосого незнакомца. Провернуть в нем несколько раз, прежде, чем отбросить бездыханное тело в сторону. Но тот кусочек благоразумия, который был в глубине его черепной коробке, пытался стянуть его нрав в маленькую трубочку и запихнуть его куда-нибудь поглубже. Например, в поджелудочную.
- Да ты глянь на него! Его физиономия лица почти трескается от насмешек над нами! – произнес Диомед только в свойственной себе манере: гневно, но одновременно шепотом, будто бы так его мог слышать только товарищ и собрат по оружию Одиссей.
Царь Аргоса был гневен, это было по нему виден. Но гнев он свой сдерживал. Из-за той ярости, что переполняла его, он даже не изобразил удивленного выражения лица, которое хотел изобразить, когда увидел невероятное явление целого стола для загула.
Диомеда упрашивать не пришлось. Он довольно скоро занял место за столом, наиболее отдаленное от незнакомца. Чтобы случайно не разбить ему лицо.
«Ну, петух белобрысый, буду я по твоим правилам играть. Какой сучара. Ох, какая морда наглая, думает, что лучше нас, козлина», - злые мысли так и хотели вылезти изо рта, пока он наполнял себе бокал. Но были удержаны, и лишь его лицо выражало негодование.
«Тьфу на тебя, Гильгамеш!»
- А о своих подвигах поведаешь? – с предельной для нынешнего состояния царя вежливостью произнес Диомед.