Вместо того, чтобы проводить дни и ночи в компании незнакомого мужчины странного происхождения, монахиня решила оставить его в покое и предоставить самому себе. Его слова о том, что произошло вчера ночью, её нисколько не убедили в том, что вокруг царит опасность; в конце концов, даже если с алхимиками что-то и случилось, у остальных участников эксперимента нет повода убивать друг друга. Она должна быть в безопасности при свете дня, да и в крайнем случае…

«Не волнуйся. Если со мной что-то случится, – а всё точно будет хорошо, – я смогу их использовать», – так она сказала своему Слуге после завтрака, продемонстрировав алые символы беспрекословного подчинения. Мечник в красном даже не слушал на первый взгляд, но Киара знала, что он всё понял. В противном случае ей было бы не вздохнуть без ведома этого совершенного оружия, что было бы весьма неудобно – ни один Мастер не заслужил такого отношения к своему личному пространству и времени, сколь бы ни были опасны прогулки в гордом одиночестве. Совершенное в логическом отношении объяснение на том и заканчивалось, но в нём не проскользнуло и тонкого намёка на истину.

Фасад из поддельной любви к уединению практически рухнул уже к утру. Сестра милосердия привыкла предоставлять нуждающимся кров даже в ущерб себе, и её на самом деле нисколько не стесняла перспектива сожительства с посторонним человеком. Она из вежливости попробовала подобрать более аккуратную, чем истинная причина побега из дома, отговорку, но её не оставляла мысль о том, что первое знакомство прошло хуже некуда – и писанная чёрным по белому ложь ситуацию отнюдь не спасла. Если бы Сешоин призналась в том, что происходящее противоречит всему, во что она до сих пор верила – если бы она только не испугалась того, что всё снова пойдёт под откос, ей было бы гораздо легче.

Но признаваться порождению ереси в том, что ты считаешь его таковым – ровно то же, что проводить себя на эшафот. Смерти женщина не боялась, но ставка делалась не только и не столько на её существование; речь шла об ошибках прошлого и о том, можно ли будет их исправить.

Больница как нельзя лучше подходила для размышлений подобного рода, учитывая, что церковь женщине так и не удалось найти. Здесь люди расцветали и увядали параллельно друг другу, или, по крайней мере, так должно было быть; всё ещё не привыкнув к мысли о том, что город совершенно пуст, Киара ожидала увидеть хотя бы одного бьющегося в агонии мученика. Ей бы стало куда легче, если бы она смогла разделить чьи-то страдания и помочь избавиться от боли, но пациентов здесь не было. Мысль о том, что невразумительного устройства медсёстры могли что-то скрывать, не могла прийти монахине в голову; раз они машины, в них не должно быть встроено лукавства.

Близилось время обеда, голод уже давал о себе знать. Возвращаться в своё временное жилище совершенно не хотелось, и Сешоин откладывала момент истины до последнего – как позже выяснилось, не зря. Она заметила взволнованного юношу, живого и взволнованного, уже у входа здания; заметила только потому, что едва ли не перепутала со своим сожителем. Доспехи даже в этом измерении мало кто носил до сегодняшнего дня, да и лучше бы количество таких эксцентриков не увеличивалось вовсе – призраки прошлого, даже если не верить в то, что они опасны, попросту неприемлемы. Церковник, которого Киара считала своим отцом, говорил ей держаться от таких существ подальше, расписывая их особенности в самых жутких красках. И всё же…

Много ли было смысла в потворстве детским кошмарам? Укрепив в себе мысль о том, что она обязана сопротивляться предрассудкам и попытаться принять существование чуждых этому миру душ, Киара поспешила к выходу из больницы. Пока она вела бессмысленные внутренние монологи Слуга, который посещал это здание и в чём-то убеждал упрямых докторов, ушёл – оставалось надеяться лишь на то, что он не спешил и всё ещё находился неподалёку. Если монахиня сможет свыкнуться с тем, что инородные создания не столь далеки от людей, она сможет искренне извиниться перед своим рыцарем позже и объяснить ему своё поведение. С другой стороны, если вражеский Слуга предоставляет опасность... Нет, маловероятно. Сколько бы раз вера в людей не подводила женщину, ей было трудно отказаться от своего образа мышления.

Практически выбежав – насколько каблуки и привычка двигаться размеренно вообще позволяли бежать – из душного здания, монахиня осмотрелась и заметила, что заинтересовавший её герой прошлого едва успел спуститься по лестнице. Вздох облегчения непроизвольно вырвался из груди, и несколько ступенек спустя Киара сдержанно окликнула шедшего впереди юношу:

– Простите, не вы ли спрашивали о медицинской помощи только что? – не ожидая, когда на неё обратят внимания, женщина продолжала спускаться вниз. Она не стала задавать вопрос, который интересовал её больше всего остального, и ничего не упомянула о Слугах намеренно: она всё ещё могла ошибаться в том, что перед ней очередной фамильяр, и какая-то часть её даже надеялась на то, что какой-то особенно оригинальный участник эксперимента просто решил устроить бал-маскарад. – Если больного не получится доставить в больницу, я могла бы помочь. О, и я совсем забыла – общение на японском не представляет проблемы?

На самом деле у женщины не возникало проблем с довольно распространённым в Японии (и целом мире) английским языком, и она поспешила это показать самым ненавязчивым образом: последнее предложение было произнесено ею не на родном языке, а именно на международном. Специфичный акцент, присущий азиатам в целом, мог резать слух, но свои мысли Киара выражала предельно ясно; ей не раз приходилось иметь дело с иностранцами в прошлом, да и её почитатели предпочитали вести переписку на английском.